Александру Брятову Бабочек порхающие тени кружат землю – кружат легче, чем порошит пыльцою сновидений бог Морфей… Нет, жизнь не в толчее улочек, где каждый третий летчик- истребитель, прущий на таран, не в кофейне, где наброски строчек не ложатся в рифму до утра, и, прости мне Господи, не в храме, где невыносим укор в глазах лика Твоего, где я вихрами непокорность чувствую... Назад, за врата, за дверь кофейни дымной, с улочек, из города бегу – нет, не там мой дом странноприимный, он на нелюдимом берегу речки, с позабывшимся названьем, змейкою ползущей в дебрях трав… Если стану гостем здесь незваным, Господи, как буду я не прав. Как смогу прожить хотя бы день и всё еще дышать и быть собой, если перестану видеть тени бабочек, что кружат шар земной… ..^.. *** Непростительно рано, поспешно, Прячась в сумерках зимнего дня, Будто грешного дела приспешник, Целый мир сторонится меня – Всем весь день осыпавшимся светом, Всем рассеянным лепетом птах – Матерински качали их ветки, Как младенцев качают в руках… Слишком рано, едва уподобив Бога Богу, кончается снег. И глядит на меня исподлобья Встречный сумеречный человек, Потерявший со снегом и веру. Узнаю в нем себя, узнаю… Но твержу еще: Dum spiro, spero,* Понимая наивность свою… *Пока дышу, надеюсь (лат.) ..^.. *** Однажды Чжуанцзы приснилось, что он - бабочка, весело порхающая бабочка. Он наслаждался от души и не сознавал, что он - Чжуанцзы. Но вдруг проснулся, удивился, что он - Чжуанцзы, и не мог понять: снилось ли Чжуанцзы, что он - бабочка, или бабочке снится, что она - Чжуанцзы. Это и называют превращением вещей, тогда как между мною, Чжуанцзы, и бабочкой непременно существует различие. Даосская притча Стать молчаньем… Спросонок пташка Щедрым щебетом развела Мглистый воздух. Вино по чашкам По фарфоровым разливать Винным чайником, не заботясь Ни о чем, что взыскует слов – Подан знак. Вот и желтый лотос Засветился поверх голов. Лечь в траву… Стать травой, броженьем Жадно жаждущих жизни жил И прожилок, пыльцой, движеньем Соков, звуков, стрекозьих крыл, Теплых запахов – прелых, пряных, Вырастать из земли, дрожать Каждой нотой нектаром пьяных Пчел и жужелиц, дорожа Сном, в котором опять приснится – В травы молча идут косцы, И на лунной лучистой спице Бьется бабочка Чжуанцзы… ..^.. Механический город …И не сыщешь в сумерках ночлега. Всё здесь чуждо – глина, сталь, кирпич, Хриплые наречья улиц, беглый Шрифт рекламных строчек, паралич Ильича, застывшего в постылой Позе с не сгибаемым перстом, С голубем, венчающим затылок, Плешь облюбовавшим, как престол. Да окрест – бескрайние погосты, Голые костлявые кусты… Словно провинившийся подросток, Прячешь взгляд, стыдясь того, кем ты Вдруг себя почувствовал, бормочешь: Жизнь или механика одна?... Маховик запущен, что есть мочи. Время – ткач сермяжного рядна. Пей теперь отраву покачнувшей Землю под ногами пустоты. Воют механические души Ветром на погостах. И кусты, Стриженные словно по линейке, Всё тесней к обочинам дорог. Гуще ночь, и молвить слово не с кем. Ты непоправимо одинок. И, наверно, сам уже не знаешь – Кто ты? И зачем? И жив ли, нет? Как тебе легко! – идешь и таешь С каждым шагом. Только по спине Зябкие мурашки. Только в спину Тот же ветер. Встань и оглянись – Маховик замрет и город сгинет… Хрустнет механическая жизнь… ..^.. Небесный муравей Сквер утром ранним тих, как зал библиотеки. Читаема печаль, но сокровенна суть Собранья тополей от осени-Сенеки... Сковавший сердце миг мне не перелистнуть. Небесный муравей на крышу мира лезет – На краешек листа по жилистой строке. И мир имеет вкус окисшего железа. Его легко поднять и раскрошить в руке. Кому дано постичь за покрывалом куцей Пылающей, как Рим Нерона, красоты Иронию творца? – о, как всё сложно, Луций: Влюбиться в смерть, сгореть и красной охрой стыть, Пристав к подошве ввысь шагающего бога… Всё путанее слог стоических письмён, Но муравей ползет – еще совсем немного, И он обрящет дом, уткнувшись в небосклон… ..^.. *** Мне всё мерещилось – живу. Кристалл магический – сознанье. Москва мешалась в нём с Казанью, Тянула звука тетиву Из недовычерпанной тьмы В неисчерпаемую тему, Светились башни, как тотемы, Камланьем занятой зимы… Рукав Невы стекал вином, Пролитым классиком беспечным. Букет с горчинкой бесконечной… Я мог вдохнуть, забыться сном – Вина броженье, ветер, зыбь. Как густо сусло русской речи! Столь темное, столь человечье… Мне не постичь ее азы. Мой старый дом звучал тобой – Твоих причуд оркестром редким, Твоей скорлупкой, норкой, веткой… И все стихи мои с любой Строки своей превратным сном – Москвой, вином, горчащей речью Вмиг обращались, но сберечь их Мешало утро за окном… И мне мерещилось – живу, Но в искажающейся яви Любой предмет и звук лукавит, И даже Бог не наяву. А мне мерещится – живу… ..^.. Посвящается Евгению Коновалову Развеселая туса поёт взахлеб: Happy birthday и будь всех круче! То медовые пряники, брат… А хлеб – Лодка… Сбивчивый скрип уключин… Убывает вода в ледяной горсти. Зачерпнешь ли живое слово В рыбьей речи ночей? И куда грести, До пристанища, до какого? Не унять теперь листьев цыплячью дрожь В ждущем Бога дворе церковном... Тает свечка за друга... но он не вхож В Царство Божье… И дальше, снова Путь свой меришь отчаянно, "на ура", Не по стылым лукавым звездам. Там где ночью откупорен март – с утра Так пузырист, и хмелен воздух. Вот оно причащенье! - так что ж глаза Ищут ветер Экклезиаста И находят, и видят всё то, что за… То, что так их слезами застит… Стебли срезаны – время дышать пыльцой, Умирать и рождаться снова… А река отразит поутру лицо, Просветленное нежным словом… ..^..