утро, небо, тучи, мамин зонтик, новые фломастеры в руке,
школа далеко на горизонте, лето рядом, книжка в рюкзаке,
папа ждет у выхода, смеется: накупила б лучше леденцов!
у него в глазах такое солнце — хватит и на десять сорванцов.
он меня зовет своей Аленкой, он не знает, что всего пять лет
нам осталось вместе тратить пленку и гулять без шапки при нуле.

осень, солнце, шелест под ногами, полдень, мат. анализ на носу.
сонно расписание ругаю, две бутылки красного несу.
Ленка ждет меня у магазина, молодость пьянит сильней вина,
все, чем может жизнь сейчас грозить нам — сессией, и тем она смешна,
чувствами — и тем она прекрасней, гордостью — да брось, какой прогиб?
мы-то знаем, именно у нас с ней будет все не так, как у других.

черный хлеб, паштет, сметана, творог, вроде не забыла ничего.
— посмотрите рубль, ваши сорок! — длинный чек, короткий разговор.
Сашка ждет на улице с букетом, сердится, ворчит — устал стоять,
отдает цветы, берет пакеты, это называется семья.
жаль, что мне давно уже не двадцать, идеалы снизились в цене.
долго жизнь учила прогибаться под нее с другими наравне.

пестрая витрина, теплый вечер, ананасы, булочки, кунжут.
удивить меня, пожалуй, нечем - ничего не выбрав, выхожу.
парень ждет кого-то, курит мрачно, куртка как у Сашки. хоть кричи.
время — самый терпеливый врач, но даже он устал меня лечить.
жизнь рисует «неуды» в зачетку. день за днем шагает по прямой.
парень докурил, ушел с девчонкой. магазин закрыт, пора домой.

я оставлю тебе свой уютный дом, где умеют беречь не после, а до,
я его сочиняла с таким трудом, он теперь ничей.
я с собой унесу два больших крыла, мы мечтали вдвоем, я одна ждала,
мне теперь это небо - бесценный клад, а тебе зачем?
не учи летать, сам-то вспомнишь сейчас - руки на плечах и свои два ключа,
и то, о чем каждый из нас молчал сто ночей без сна?
сто разбитых в хлам городских дорог, смайлы невпопад, яблочный пирог,
полтора мегабайта нелепых строк - в декабре весна.
ну, ступай же, ищи золотое дно, изумрудный дворец - впрочем, все одно,
крепче стой на ногах, чаще пей вино и глаза не прячь.
и я пойду, едва касаясь земли, кроссовки в пыли, на счетах нули
и вот тут в груди немного болит - заживет, не плачь.
а когда ты отыщешь свое руно и опять окажется: не оно,
и рукой махнешь - авитаминоз, мол, пора к врачу,
подними глаза от сухой травы туда, где люди смешны, а птицы правы,
видишь точку цветную среди синевы? это я лечу.

верно, свитер мешает тебе дышать — воротник тугой.
от «прощай» до себя, если не спеша, ровно сто шагов.
вот один: «ну, удачи. и я пойду..» — он трудней других.
он, наверно, не это имел в виду, но сказал: «беги».
вот четыре и пять, началась игра, ты увязнешь в ней,
победит не тот, кто не знал преград — тот, кому ровней.
девятнадцать, в кармане билет в кино, не пришлось сходить,
а по городу можно гулять одной, шестьдесят один.
столько лишних слов, неужели сто? как шаги легки..
только пепел сожженных тобой мостов отряхни с руки.
жизнь не будет стесняться, в прихожей ждать, теребить манжет,
— это ты тут хотела свободы, да? получи уже.
ну, давай, надевай свои джинсы клеш, пристегни ремни,
вспоминай подвернувшихся Паш и Лёш, набирай, звони.
сколько их проиграет тебе сейчас в этой же борьбе?
ты же, девочка, скоро начнешь кричать от таких побед.
сколько будет еще холостых звонков, покоренных гор?
ну, не плачь, стать свободной совсем легко — только сто шагов.

скоро проснется будильник, а ты в сети. снова ночные гости?
как бы мой сплин не надумал тебя посетить. глупо, коллега, бросьте.
там у тебя на ужин, наверное, плов.
а у меня капуста.
ладно, шучу )
в моем доме уже тепло, только немного грустно.
а я все такая же — звонкая, как капель
и глупая, как сосулька )
сбитые ноги, исхоженный парапет и двести часов в сутках.
правда, ну чем я лучше? в душе бардак, крылья в шкафу скучают.
кстати
рожденные ползать умеют ждать — в небе таких, как чаек.
нет, он с тех пор не звонил,
да и я сама знаю, что жребий брошен.
кто тут грустит? это просто случайный смайл,
хватит уже о прошлом.
снегу положено таять, бросай хранить — новым полна земля им.
жизнь продолжается, просто меняет ник.
хистори обнуляет.
ты в ней напишешь — ну где, мол, мой ренессанс, две точки, черту косую,
а я ничего не буду туда писать, я красками нарисую.
проще простого новый начать куплет — труднее его закончить.
ладно, у нас за окном начало светлеть
*КИССИНГ*
спокойной ночи.

осень хнычет дождем у меня во дворе, пялится в окно,
это первые рифмы в твоем ноябре, я беру блокнот,
двадцать девять — как тридцать почти, одуреть, мне самой смешно,
я-то помню, отчетливо помню о том, как в твоих глазах
жил мальчишка, как ветер, как Гек или Том, три зимы назад,
как гоняли по лужам наперегонки, как валились в снег,
как сквозь сон ощущали ладонь позвонки и срастались с ней,
как мы были е-мейлы, мы были звонки, как теперь нас нет.
осень плачет навзрыд, я опять не о том, не читай, сотри,
это память слепила нелепый фантом у меня внутри,
это ночь огласила негласный протест, это снова жизнь:
— вот тебе, дорогая, другой эверест, не реви, держи.
я возьму, я сто раз разобьюсь, но возьму, проложу тропу,
ну а ты возвращайся к себе самому — это верный путь.

ночь шагает неслышно и осень молчит — это добрый знак,
ты проснешься счастливым без всяких причин и не будешь знать,
что взрослею на целую тысячу лет в этот день и я.
я дарю тебе, слышишь, обратный билет,
с днем рождения.

слишком теплым, наверное, был июль, слишком круто вломился в мою струю,
так что капли теперь по стеклу снуют, остужают лоб.
вот твоя ладонь — проведу рукой, нарисую, как лето текло рекой,
рассмеюсь — не заметишь, что в горле ком. рассмеюсь назло.
а она мила и, наверно, умна, и всегда под рукой, на то и жена,
я же все понимаю — она стена, ну а я окно.
вот ты видишь во мне необъятный мир, все, о чем мечтал — подойди, возьми,
но подходишь к краю — уже штормит и в глазах темно.
станет страшно — прижмешься спиной к стене и забудешь — опять навсегда — обо мне,
но опять тебя хватит на пару дней — слишком ярок свет,
слишком ветер свеж из окна-меня, слишком души спаяны — не разнять,
и одна на двоих в голове фигня, вот такой привет.
может, я чересчур напролом живу, разбиваю оковы — мне так нравится звук,
а куда твои мысли тебя зовут, не пойму никак.
молча встретить боль, полюбить крича, сохранить тепло твоего плеча,
я же все понимаю — она причал, ну а я река.
вот ты стоишь один на моем берегу, мимо жизнь бежит — мимо я бегу,
ты подумаешь: «черт, ведь и я могу», поспешишь к воде.
под ногами причал, впереди поток — только шаг, только выдох, один глоток,
но подходишь к краю — и пыл не тот, и страшней предел.
а я срываю мосты с берегов-плечей, а ты боишься, не зная — чего, зачем,
и от этого мысли еще горчей и на сердце муть,
а на ладони рисунок — июльский лес, ты не плачешь, нет, и не смотришь вслед,
я же знаю тебя сорок тысяч лет, я же все пойму,
убегу за край, упаду со скал, а тебе зашепчет твоя тоска:
«не ее ли ты столько лет искал?».. и сон придет с утра,
и приснится окно, за окном водопад, это кажется только, что невпопад,
будет день — и тебя приведет тропа в мой далекий храм.

утро вползает в дома, во дворы и в мусорку, она просыпается рано, включает музыку,
смотрит на небо, кивает соседскому Мурзику.
сегодня как будто солнце.
утро свисает с деревьев над сонной улицей, он просыпается раньше, спросонья жмурится,
топает в душ, доедает вчерашнюю курицу.
вот-вот и она проснется,
обнимет свою подушку, как будто за плечи его, он снился сегодня опять, словно больше нечему,
она его выгонит из головы до вечера,
погромче музыку включит.
он идет на работу, мысли носятся сворами, он помнит еще до деталей каждую ссору с ней,
он мыслил словами, она — цветными узорами.
сегодня как будто тучи.
в контактах она наугад выбирает крайнего — встречи, кино и аська опять мигает экранами,
она не умеет еще никого с ним не сравнивать
и врать не умеет тоже.
он бывает в ее дворе иногда по случаю, смотрит на окна и память привычно мучает,
он знает наверно, что есть на Земле и лучше ее,
и знает, что нет дороже.
она до утра сочиняет другим сообщения, он пишет, но вовсе не ей, и звонит вообще не ей,
небо включает вечернее освещение —
белые светодиоды.
а Бог наблюдает за ними с вершины над городом, тянет нектар, заедает ватрушками с творогом,
чешет в затылке, зевает в широкую бороду
и думает: «вот идиоты..»

ты запомнишь и день, и осень — как был ливень упрям и груб,
как внезапно сомкнулась просинь поцелуем холодных губ.
ты ее полюбил беспечно, без дурацких «а что потом?»
за случайный промокший вечер, за цепочку с чудным крестом.
вам казалось — сама природа вас столкнула в своих руках,
вам бы сказку писать пером, да не сложилась она пока.
утром кофе, на ужин проза, сахар в чашке, в столе Куприн.
нет, она-то, конечно, роза, но какой же ты к черту принц?
ты ее приручил случайно, ты нарочно бы так не смог —
за беседой, за рюмкой чая, за колючей седой зимой.
ей разбить бы и это сердце, расчертить, как пустой квадрат,
на десятки отдельных секций, чтобы долго не смог собрать.
нет же, носится с ним, лелеет, бережет, как последний грош,
чуть надтреснет — замажет клеем.. эх, да разве ее поймешь?
ей ворваться бы в эту душу и устроить такой дестрой,
чтобы ты научился слушать, а не пиво цедить в бистро.
стар сюжетец и роли те же — ты Скиталец, она Любовь,
что не знает нежнее нежность и не знает больнее боль.
ты все бьешься, бухаешь, ищешь, на столе остывает чай,
озорные ее глазищи не смеются уже, молчат.
ты уйдешь, как она попросит, да ведь знаешь — не будет сил
да и духу не хватит вовсе у нее — о таком просить.
так держи ее крепче в лапах, а не можешь — пускай летит,
время — мастерский эскулап и принимает в четверг с пяти.
он осмотрит ее рассудок, скажет: «что ж вы так, е-мое..»,
а еще через пару суток ты запишешься на прием.
и халява в любви не катит — без наценок и без причуд —
вам же скучно в таком формате, вам же ребусы по плечу,
вам же нужно страдать, спиваться, сочинять миллион преград,
клуб придурков «кому за двадцать» вам, наверное, был бы рад.
календарь отпускает числа, жизнь опять выдает аванс —
вам так долго еще лечиться, ей так долго калечить вас.

вот мой дом, а вот высокий его порог, коридор захламлен и давно не мыт,
он зачем-то помнит каждый твой шаг. вот и дверь, колокольчик и вот шнурок,
под такой тишиной тяжело дышать, мы стоим и не верим, что это мы.
окна смотрят в ночь, мама смотрит сны, вот морщинки просыпались на висок,
на подушечный белый помятый склон. ее дочь давно разучилась ныть,
ее дочь сминает в руках стекло — ты стираешь с ладоней томатный сок,
прижимаешь — страшно? — к своим губам эти пальчики, косточки, ноготки,
это прошлое, бьющееся в груди. я бессовестно рада, что ты слабак,
что еще не умеешь вот так уходить, чтобы сразу, навылет, с одной руки.
ты расскажешь мне, как это — без меня — просыпаться, гулять, обсуждать футбол,
согреваться в постели по вечерам. оглушает сирена: пора линять!
отзывается разум: давно пора.. — ноги сами врастают в холодный пол,
губы сами растают в горячем сне, так внезапно нагрянувшем без афиш,
так безбожно запудрившем нам мозги. в черноте окна еле виден снег,
в перспективе лет не видать ни зги. ты ведь тоже о чем-то сейчас молчишь.
вот за нашей спиной расстелился путь, всюду грабли, как мины — взгляни назад —
все знакомы до боли в районе лбов. вот я мысленно взглядом ищу тропу..
может, ну ее на фиг, такую любовь? нет, молчу — да и ты не рискнешь сказать.

вот мой дом, а вот высокий его порог, коридор все ботинки построил в ряд,
он твои среди них не видал давно. Бог опять нахаляву дает урок —
отнимает сон, выгоняет в ночь — он-то знает, затейник, что все не зря.

мы неизбежно встретимся однажды в каком-нибудь вечернем двадцать пятом,
и я тебя, конечно, не узнаю в калейдоскопе лиц.
а ты сама и не слыхала даже, что вот была такая я когда-то,
мечтала вслух, каталась на трамваях, гоняла в парках птиц.
что, как и ты, ждала с работы долго, тоскливый вечер впитывала кожей,
в оконное стекло вжималась носом, готовила слова,
солила суп, ругала чувство долга, но лишь услышав шум шагов в прихожей,
теряла тапки, шпильки и вопросы, бежала целовать.
и ты беги, целуй, живи надеждой, разменивай мечты, готовь салаты,
он любит с помидорами и сыром, я дам тебе рецепт.
ни больно, ни легко, а где-то между, еще, как прежде, звонко и крылато,
еще не видно, как блестит пунктиром обида на лице.
а он такой хороший, он достоин моих находок и стихотворений,
твоих потерь, салатов, расставаний с собой, невольной лжи.
готовь улыбку, у тебя вон сто их - ведь жизнь в нас влюблена до одуренья.
я спрячу нос в подушку на диване и тоже буду жить.

синица царапает руки, как кошка, журавль все ниже летает с годами,
она выбирает скворца за окошком, тебя называет то Ромкой, то Лешкой,
и только во сне твое имя рыдает,
и только под утро сожмет кулачонки и поводы жить рассует по кармашкам.
так глупо, ну правда же, плакать о чем-то вот этой привыкшей к победам девчонке
с насмешкой в глазах и вихрами в ромашках,
так глупо травить себе душу картинкой ночных поцелуев в притихшей машине,
и имя вычерчивать носом ботинка, и слушать, как гордость заноет противно:
влюбилась? в такого? да ну, не смешите.
а к ней журавли из таких поднебесий спускались в ладони, как к милым в постели,
и сдался ей этот скворец с его песней, случайный, залетный, да хоть ты убейся -
не станет он петь для нее безраздельно.
но как эта песня сжигает ей тело, как сердце сжимает, как бьется под кожей,
а вытереть слезы - подумаешь, дело. она усмехнется: а как ты хотела?
и звать тебя будет сегодня Сережей.