|
|
Осколки В высших материях нет недостойных рас. Рылом суконным украшен калашный ряд. Друг мой растерянный, всё решено за нас. Красное дерево. Тутовый шелкопряд. Выйдешь ли из дому, пьяный апостол, в ночь, Бешеным стилусом правя на планке лист. Чтоб не стряслось я не в силах тебе помочь. Спи, мой неизданный, горе-евангелист. Спи, мой неистовый. Грифель карандаша Выбив пророчество, в горле заменит кость. Я научусь – как и просишь ты – не дышать, Лишь для того чтобы крепче тебе спалось. Я научусь – как и хочешь ты - не скучать, Камнем с души и горою с уставших плеч. Кроме осколков печатного сургуча Больше глаголом во мне ничего не сжечь. Спи, мой неискренний. Ведьма опять одна. Золотом белым покрыты её виски. Чары иссякли. Качается у окна. И повторяет «сгинь». Повторяет «сгинь». ..^.. Апельсиновый сок Что-то жжет изнутри - может быть неживая вода, Может быть одиночество - слабый, но едкий наркотик. Осознав невозможность спасения, как никогда Ощущаешь себя сочетанием крови и плоти. И не в силах покинуть привычный уют кабака, Застревая в чугунных решетках литых водостоков, Продолжаешь тихонечко жить, правда жить абы как, Разбавляя реальность густым апельсиновым соком. И опять через силу любить свой потрепанный мир, Каждый день созерцая с тоской, как твое отраженье, Осторожно скользит в ванных комнатах съемных квартир Чуть заметно цепляясь за трещинки в кафеле. Жженье Исчезает в груди, как обычно, в пол-пятого - в пять, Когда Время слегка начинает похрустывать между Шестеренок наручных часов, кем-то пущенных вспять. И когда за окошком зима как-то грустно и нежно Начинает играть ледяную мелодию на Ксилофоне сосулек и клавишах из черепицы, Вспоминается детство и сказки Кота - Баюна, Вспоминается то, что обязано было забыться, Но зачем-то живет в пыльных кипах прочитанных книг, В складках креповых штор и на струнах разбитых роялей, Где устав от мирской суеты твой печальный двойник Спит, укутавшись в плед, и в надколотом жизнью бокале Рядом с ним Апельсиновый сок. ..^.. Оксид Поэзию давно пора свести на нет, Чтоб вновь переплести слова её и звуки, Пока в своих домах не сдохли все старухи, И в окнах не иссяк «тот несказанный свет». Пока ещё стоят крещенские морозы Над русскою землей. И самый первый снег Принаряжает вновь пенёк моей березы, Ночь, улицу, фонарь. И несколько аптек. Поэзию давно пора распотрошить, Разрезать на куски, промыть и перекрасить, Ноктюрн на флейте труб уже совсем не катит, Мгновений чудных нет, и с каждым часом жить Становится скучней - некрасовская муза Спилась в своем гробу, и дружною толпой Сбежали все друзья прекрасного союза. И из лесу никто студеною порой Не выйдет на мороз, бубня под нос «вестимо», Не припугнет детей, прижав ружье к плечу. Закрыли кошельки бродяги – пилигримы Подъезд парадный пуст. Никто не скажет «Чу»… Ночь. Улица. Фонарь. Но взорвана аптека. И некому собрать расплесканную ртуть. Окислился металл серебряного века. Поэзия мертва. Скажите что-нибудь. ..^.. Верлибры моей осени Бурелом *** Вместе с тобою из дома исчезли метеосводки, Скомкался распорядок дня, закончился лёд В морозильнике, и одна за другой пропали твои черты, Твоя привычка говорить на повышенных интонациях, Твоя манера скрещивать пальцы… Остался лишь бесценный опыт узнавать по походке Тех, кто уже никогда не придёт, Лишь талант останавливаться за пределом последней черты, И умение правильно вести себя в ситуациях Которые больше не повторятся. *** Да, теперь уже многого не увидишь – бурелом Из спичек остался, но жидкое мыло Скоро сотрет и его следы, как уже был стёрт след От уродовавших подоконник горшочков С узорами из Кама-сутры. Досрочно-освобожденным нет времени думать о былом, В котором из хорошего-то и было, Разве что тихий свист чайника, запах свежих газет, И хриплый голос кухонной радиоточки, Желавший нам доброго утра. ..^.. Соло Когда осень Превращает вид из моего окна В дождливую пантомиму, Я начинаю слышать твой голос , Которого более не существует Вне телефонных линий. Тихий шелест помех Становится ровным дыханием, Мерный треск сливается с ударами сердца, И записки, Которые мы оставляли скорее машинально, чем для кого-то, Теперь желтеют точно охапки палой листвы . Следы на тропинке С каждым днем становятся незаметней Солнечный свет Застывает в переплетении оконных решеток. И только время, распятое на стрелках кварцевых часов, Исполняет прощальный марш на аккордах памяти (соло). Верлибры моей осени Не были ни причиной, ни следствием. Они не низвергались проклятьями И не восходили молитвами к господу. Они были лишь минутным осознанием того, Что мой сон о тебе не окончен. ..^.. *** Письмо почти окончено, не думай Ни плохо обо мне, ни очень плохо. Мне этой ночью снился страшный сон. Тебя там не было. На палубе фрегата В зелёной и зеркальной пустоте, Под тусклый свет планктоновых созвездий, Ко мне явился древний истукан, Повешенный на скользком стаксель-шкоте Глубоководный ангел всех ушедших. И этот плавниковый херувим, Пропахший дном и рыбьей требухою, Мне говорил, что мы с тобой пропали На разных полюсах и нашим душам Чтоб повстречаться, нужно пересечь Земной экватор, рака с козерогом, Солёный храм неведомых широт, Незримый мир глубоководных топей, Чьих контуров не носят наши карты. Корявая, безносая карга С косой идет по суше, а по морю Ступает с рыболовной жидкой сетью, И речь её тиха и безрассудна, И лик её бескровный безобразен. И всё же, в свете новых обстоятельств, Я буду греться на её груди, Поскольку этот холод – только холод. И память о тебе с ним не сравнима. ..^.. Младшая - Здесь не к пыли пыль, и не к праху прах, и не к пеплу пепел. Поднимайся вверх, обращайся к жизни, верши восстанье. Возвращаю голос тебе - твой голос пустынный ветер. Отворяю кровь, воскрешаю плоть, отдаю дыханье. - Мне не нужен голос - заблудший ветер подобен стону. Не нужна давно мне уже ни милость твоя, ни жалость. Побывала уже подстилкою Посейдона. Налюбилась уже, набегалась, надышалась. - Воссоздам как есть, сотворю с нуля, соберу по крохам. Золотые рифы, туманный берег и пух лебяжий. На тебя мой брат изливал и ярость свою и похоть, И любовь моя изливается на тебя же. - Помню остров мертвых, овальный портик да храм Паллады. У постылой смерти плохая память на сны и будни. Оберни мне душу болотной гидрой, ползучим гадом, Та, что мной была, той, на счастье, уже не будет. - Вспоминай, прошу, на кого ты прежде была похожа. И какой была, вспоминай, и снилась себе какою. Станут шелком волосы, шелком локоны, тальком кожа. Лепестками - губы, улыбка - тенью, глаза - водою. - Я плыла сквозь мрак и платила старцу обол истертый, Я пила из Леты - куда мне помнить - и знать куда мне. Если хочешь так – воссоздай меня чем-то мёртвым. Одинокой стелой, скалой безмолвной, безликим камнем. - Здесь не к пыли пыль, и не к праху прах, и ни к черту разум. Все что мог я сделал. Вставай и внемли. Живи веками. Охраняй сама от случайной скверны чужие храмы. Обращай сама всё живое в безмолвный камень. Я же сам решил, на кого ты будешь теперь похожа. Воссоздал как смог, чтобы каждый лишался речи. - Стали гидрами локоны, бронзою стала кожа. Но, пожалуй, теперь мне легче. Пожалуй, легче. ..^.. Берти Озорник и проказник, радостный си-бемоль. Я работал-работал. Когда ж ты так повзрослел. Что от кожи твоей на руках остается мел. Что от имени на губах остается соль. Мой ловец сквозняков, мой маленький господин. Заслужила душа – чего уж теперь – трави. Все познали силу твоей неземной любви. Но никто не сумел дожить до твоих седин. От тяжёлой воды - миндальное молоко. Это постапокалипсис, Берти, твоя стезя. Ты и сам разобрался, что можно и что - нельзя Жаль, что так безвозвратно, милый. Так глубоко. Все законы открыты. В аду уже не гореть. Завершается съемка, заканчивается круиз. И идёт разложение быта на смерть и жизнь. И идёт расщепление жизни на смерть и смерть. ..^.. Фатум Моя Москва. Цветной футбольный сектор. Лихой проект немыслимого храма. Как будто православный архитектор Был вдохновляем сурами Корана Под ритмы разбитных тибетских лам. Храм Божий выйдет или просто хлам Ещё не очевидно, но кресты Уже роднятся с полумесяцами, И дети, незнакомые с отцами, Взирают в даль, чьи местности пусты, Как улицы из мифов городских. Любить её. Поскольку никаких Альтернатив уже не остаётся, Поскольку эта жизнь на дне колодца Среди лотков и фотомастерских, Быть может, не похожа на удачу, Но где-то очень близко, Ведь она Вменяема тебе, а не дана. И ты не обречён, но предназначен. ..^.. Мария *** Паганель изучает прах, изучает дым. Вспоминает себя как Якоба, душит злость. Он хотел умереть здоровым и молодым. Ни одно из желаний, якобы, не сбылось. Он берет мышьяк, отмеривает на глаз Там где нужно уже отпаивать на глоток. Всё когда-нибудь происходит в последний раз. Всё когда-нибудь упирается в потолок. *** А она говорит с тобой никаких табу. А она говорит никакой тишины с тобой. Я любовь до гроба видала уже в гробу. Я любви до гроба не стала уже рабой. А она говорит Колумб, говорит Ясон, Никаких - говорит – табу, никакой любви. Говорит, говорит и уходит в глубокий сон, Променяв на текилу последнего визави. *** В предпоследнюю дату земного календаря Все углы разгладились, снизился весь накал. Это время проводит смену инвентаря И меняя расклад угольников и лекал, Обращает края в округлости, воду в лёд, Обращает столпотворение в немоту. И никто ни по ком не плачет, никто не ждет. Ни по эту сторону вечности, ни по ту. *** А потом говорит, иди, говорит, уйди. Не пылает уже огонь, не лежит душа. Как же стали исповедимы твои пути. Как привычен и предсказуем стал каждый шаг. Стану прошлым. Холодной памятью. Янтарем. На прощание улыбнусь уголками глаз. Даже если мы не изменимся, не умрем, Всё когда-нибудь происходит в последний раз. ..^..